El Día del Derrumbe / День разрухи

«День разрухи» - это рассказ удивительного мескиканского писателя Хуана Рульфо, про которого я узнала совсем недавно. Обожаю, когда так бывает: берешь в руки книгу и ничего от нее не ждешь, а начинаешь читать – и вдруг влюбляешься в автора, в его язык, в его мир. Я знала, что Рульфо пишет о революции, о деревне и бедноте. Я не знала, что об этом можно писать так пронзительно и смешно одновременно.
Сборник рассказов «Равнина в огне» переведен на русский – если кому вдруг интересно почитать трогательные и невероятно красочным языком написанные истории о горестях простых мексиканцев начала века. Но рассказ «День разрухи» почему-то в русскую версию книжки не входит – видимо потому, что он был написан ко второму изданию, а у нас переводили, очевидно, первое. История, между тем, действительно хорошая, ее стиль, юмор, а главное актуальность меня покорили. И Виктор подбросил идею: «А почему бы тебе не сделать собственный перевод?» Чем я и занялась с огромным удовольствием, припоминая занятия по художественному переводу прозы в лингвистическом вузе.

Читать рассказ

День разрухи

- Дело было в сентябре. Не в этом, а в сентябре того года. Или позатого, Мелитон?
- Нет, это было в том году.
- Да, да я хорошо помню. Был сентябрь того года, двадцать первое число. Слышь, Мелитон, землятресение не в этот ли прямо день случилось, не двадцать первого?
- Чуть загодя. Сдается мне, это было восемнадцатого.
- И правда. Я в это время шатался по Тукскакуеско. Даже видел, как дома складывались, будто медовые коврижки, тока корежились вот так вот, как будто рожи корчили, а потом уж смотришь – а вся стена лежит на земле. И люди вылазели из-под обломков, все испуганные, и бежали в сторону церкви и кричали. Нет, погодите-ка. Слышь, Мелитон, припонинаю я, что нет в Тукскакуеско никакой церкви. Не помнишь?
- Нет ее там. Только и есть, что полуразрушенные стены, и говорят, что это была церковь лет эдак двести назад; но никто уж ее не помнит, какая она была; похоже больше на заброшенный скотный двор, заросший вьюном.
- Дело говоришь. Значит, не в Тукскакуеско я был, когда трясло, должно быть, это было Эль Почоте. Но ведь Эль Почоте – это ранчо, нет?
- Да, но есть там одна часовенка, которую называют цервковь; она туда подальше, за усадьбой Лос Алькатрасес.
- Значит, там это было, не больше и не меньше, где застала меня эта трясучка, про которую я вам тут рассказываю, и когда земля проседала целехонькая, как будто кто ее изнутри размешивал. Ну вот, через несколько дней; потому что я помню, что мы все еще ставили подпорки к стенам, приехал губернатор; приехал посмотреть, какую помощь может оказать своим присутствием. Все вы знаете, что губернатору только надо поприсутствовать, чтоб народ его видел, и все уже приходит в порядок. Вопрос был в том, чтоб хоть приехал посмотреть, что происходит, а не сидел там запертый у себя дома, раздавая указания. Приедет он – и все налаживается, и люди, пусть им хоть собственные дома на головы рушатся, все равно остаются очень довольные от знакомства с ним. Так или нет, Мелитон?
- Ну дык а то.
- Ну вот, как, значится, я вам уже сказал, в сентябре того года, почти что сразу после того, как нас потрясло, нагрянул сюда губернатор посмотреть как с нами обошлось землятресение. Привез геолога и всяких умных людей, не подумайте, что один приехал. Слышь, Мелитон, скока примерно нам стоило накормить всех этих его сопровождающих?
- Где-то в районе четырех тысяч песо.
- И это при том, что они всего день гостили, а как стемнело – уехали, а так – кто знает, как бы мы потратились; хотя что правда - то правда, мы остались довольны очень: у людей – так аж шеи затекали, так они их вытягивали, чтоб губернатора увидеть; смотрели и обсуждали, как губернатор ест индюшку, обсасывает ли косточки, и с какой прытью заглатывает одну за одной тортильи, сбрызгивая соусом гуакамоле; ничего не упустили из виду. А он – такой спокойный, такой серьезный, вытирал руки о штаны, чтоб не запачкать салфетку, которой то и дело промакивал усы. А потом, когда гранатовый пунш ударил им в головы, начали они петь хором. Слышь, Мелитон, что за песню они заладили повторять по кругу как заезженная пластинка?
- Там говорится: «Ты не знаешь, как душа моя страдала»
- У тебя отличная память на такие вещи, Мелитон, это точно. Да, эту они и пели. А губернатор только смеялся; спросил, где туалет. Вернувшись, опять уселся на свое место и понюхал гвоздики, которые стояли перед ним на столе. Посмотрел на поющих и стал качать головой в такт, улыбаясь. Ясно было, что он был счастлив, потому что его народ был счастлив, можно было прямо прочитать это в его мыслях. Когда пришло время речей, встал один из его сопровождающих, задавака, с немного перекошенным в левую сторону лицом. И заговорил. И уж по всему было ясно, что он считал себя важной птицой. Рассказал про Хуареса, статуя которого у нас стояла на площади, так мы узнали, что это был Хуарес(1), раньше-то никто нам не мог сказать, что это за субъект отлит в монументе. Мы всегда думали, что это может быть Идальго или Морелос(2) или Венустиано Карранса(3), потому что в каждую годовщину каждого из них мы воздавали статуе почести. Пока не приехал этот франт, и не сказал, что статуя-то, оказывается, Бенито Хуареса. И такие вещи он говорил! Прада же, Мелитон? У тебя такая хорошая память, ты наверняка помнишь, что там разглагольствовал этот тип.
- Очень хорошо помню; но я столько раз уже это пересказывал, что надоело.
- Ладно, не важно. Просто эти господа много потеряют, не услышав эту речь. Ну да ты им лучше расскажешь, что там говорил губернатор.
Так вот, вместо визита к пострадавшим и потерявшим кров, дело обернулось настоящей пьянкой и нехилой. И даже еще до того, как подоспели музыканты из Тепека, которые опоздали, потому что все автобусы бросили на перевозку губернатора и его людей, и музыкантам пришлось идти пешком; но они-таки прибыли. Вошли под грохот барабана и арфы, отбивая тарелками тататам, там, там, от души наяривая «Мокрого ястреба»(4). Это надо было видеть, даже губернатор скинул пиджак и ослабил галстук, и пошло-поехало. Принесли еще несколько бутылей пунша и быстренько нажарили еще оленины, потому что, хоть вы и не поверите, а они, сами того не зная, ели мясо тех самых оленей, которых тут полным-полно. Мы только смеялись, когда они нам говорили, что, мол, очень вкусное у вас барбекю, да, Мелитон? Мы тут и слова-то такого не слыхали – барбекю. И по правде говоря, только мы подавали им одно блюдо, а они уже просили следующее, и хошь не хошь, а вынь да положь; потому что как сказал Либорио, управляющий «Звонка», который, к слову сказать, всегда был жутким скупердяем: «Не важно, сколько мы потратим на этот прием, деньги, они на то и нужны», а потом ты, Мелитон, потому что ты тогда был главой города, вдруг сказал, да так, что я прямо тебя не узнал: «Пусть пунш течет рекой, такие гости того стоят». И действительно пунш тек рекой, это чистая правда; аж скатерти насквозь промокли. А они – такой народ, прям бездонные бочки. Я только наблюдал, что губернатор и с места не вставал; даже и тянуться ему не приходилось, все только ел и пил, что ему подносили; а эта ватага подхалимов из кожи вон лезла, чтоб стол был полон, пока уже некуда стало ставить солонку, которую губернатор держал в руках, так что, посолив еду, он отправлял солонку в карман рубашки. Я даже у него спросил: «Не желаете ли соли, мой генерал?», а он засмеялся и показал мне солонку в своей кармане, так я про это и узнал.
Самое главное началось, когда он заговорил. У нас аж мурашки побежали от волнения. На наших глазах он вдруг стал выпрямляться, медленно, очень медленно, потом ногой опрокинул стул назад, упер руки в стол и наклонил голову - как будто бы подготовился к полету - потом откашлялся, и от этого звука все разом замолчали. Что он сказал, Мелитон?
- Сограждане, - сказал. – Воскрешая в памяти заданную мной траекторию, я снова претворяю в жизнь единственную манеру осуществления моих обещаний. Пред этими землями, которые я посетил в качестве анонимного сопровождающего одного кандидата в президенты, всеобъемлющего кооператора одного представительного человека, чья добродетель никогда не рассматривалась в отрыве от контекста его политических манифестаций, и который, напротив, является цельным светочем демократических принципов, неразрывно связанных прочными узами единения с народом, что вкупе со строгостью послужило примером очевидного синтеза революционного идеализма, как никогда прежде преисполненного реализациями и уверенностью.
- Здесь все захлопали, да, Мелитон?
- Да, громко захлопали. Потом он продолжил:
«Чертеж моего эскиза остается неизменным, сограждане. Я был сдержан в обещаниях как кандидат, предпочитая обещать исключительно то, что мог выполнить и что, выкристаллизовав, я склоняюсь интерпретировать как общественное благо, а не в каком-то другом склонении и без иных причастий, в частности, к парадигме рода одной отельно взятой семьи сограждан.
Сегодня мы все здесь присутствуем при парадоксальном проявлении природной среды, не предвиденном моей правительственной программой...»
- Точно, мой генерал! – закричал кто-то, - Точно! Правильно говорите!
«...В этом случае, говорю я, когда природа нас наказывает, наше перцептивное присутствие в центре теллурического эпицентра, разрушившего кров, который мог бы быть и нашим, который и есть наш; мы всячески содействуем оказанию мер помощи, не с бесчеловечным желанием нажиться на чужом горе, и даже более того, мы неминуемо предрасположены к либеральному использованию наших возможностей по реконструкции разрушенных жилищ, готовы по-братски утешить жильцов тех домов, которым был нанесен ущерб в виде смерти. И сердце мое болит за этот край, который я посетил много лет назад, в те времена далекий от всех политических амбиций, край, исстари счаслтивый, а ныне отраурившийся. Да, сограждане мои, я ощущаю кровоточащие раны тех, кто выжил, но потерял свое имущество, и душераздирающую боль тех, что скончался, погребенный под этими обломками, которые мы сегодня наблюдаем».
- И тут тоже захлопали, правда, Мелитон?
- Нет, тут опять закричал тот самый горлопан: «Точно, сеньор губернатор! Правильно говорите», и потом другой голос: «Да заткните вы этого пьянчугу!»
- Ах, да. И даже показалось, что начнется беспорядок в самом хвосте стола, но все притихли, когда губернатор опять заговорил.
«Тукскакуескане, я продолжаю настаивать: мне больно видеть ваше горе, на ум приходят слова Берналя, великого Берналя Диаса дель Кастильо(5): «Те, кто умер, были наняты, чтоб умереть», и думая об этих словах, в преамбуле моей онтологической и человеческой концепции, я говорю: Мне больно!, той болью, которая разъедает дерево в момент его первого соцветия. Мы поможем вам от лица власти. Действующие силы государтсва со своего аналоя взывают о помощи пострадавшим от этой гекатомбы, непредвиденной и нежеланной. Мое регентство не закончится, пока я не выполню своих обязательств перед вами. С другой стороны, не думаю, что воля Божья была причинить вам убытки, выселить вас...»
На этом все. Дальше я не запомнил, потому что возня, которая завязалась за последними столиками, становилась все громче, и стало почти невозможно расслышать, что там продолжал говорить губернатор.
- Все верно, Мелитон. Это надо было видеть. Этим все сказано. Тот самый тип из толпы снова принялся кричать: «Точно! Точно!», да так пронзительно, что слышно было даже на улице. А когда его хотели заткнуть, он вытащил пистолет и принялся размахивать им над головой и палить вверх, пока не разрядил в потолок всю обойму. Толпа зевак как услышала выстрелы - бросилась наутек. Народ на бегу переворачивал столы, слышен был звук бьющейся посуды и стекол, а также бутылок, которые кидали в этого типа с пистолетом, чтоб он угомонился, и они разбивались о стены. А у того, между тем, хватило времени вставить новую обойму и снова начать пальбу, и при этом он крутился в разные стороны, уворачиваясь от бутылок, которые летели в него ото всюду.
Вы бы видели губернатора: стоит серьезный, лицо хмурое, смотрит в сторону беспорядка, как будто хочет утихомирить их своим взглядом.
Уж не знаю, кто сказал музыкантам, чтоб заиграли что-нибудь, но они подскочили и грянули национальный гимн что было сил, у тромбониста чуть щеки не лопнули – так он истово дул; но кутерьма продолжалась все равно. А потом оказалось, что там, на улице, тоже началось разбирательство. Губернатору пришли сообщить, что там какие-то мужики уже повынимали мачете; и так оно и было, потому что если хорошо прислушаться, то даже внутрь долетали крики женщин: «Разнимите их, они ж друг друга поубивают!», а потом, немного погодя, другая кричала: «Убили моего мужа! Держите его!»
Губернатор не шевелился, так и стоял. Слышь, Мелитон, как там это слово...
- Непоколебимый.
- Ага, оно и есть, непоколебимый. Ну вот, со всей этой суматохой на улице, заварушка внутри вроде стала утихать. Тот пьяный крикун спал; в него угодили бутылкой, и он раскорячился на полу. Тогда губернатор приблизился к нему и вытащил у него пистолет, который тот будучи в беспамятном состоянии, сжимал в руке мертвой хваткой. Он отдал пистолет помощнику и сказал: «Позаботься о нем, и проследи, чтоб его лишили разрешения на ношение оружия». Тот ответил: «Да, мой генерал».
Музыканты, не знаю почему, все играли и играли гимн по кругу, пока тот франтик, что говорил в самом начале, не поднял руки и не попросил минуту тишины в память о жертвах. Слышь, Мелитон, это про каких жертв он нас всех попросил затихомириться?
- Про жертв катаклизьмы.
- А, ну значит про этих. Потом все сели, снова поставили столы и опять стали пить пунш и петь эту песню про душу, которая страдала.
Вот щас припоминаю, что точно дело было двадцать первого сентября: потому что в этот день моя жена родила нашего сына Меренсио, и я пришел домой уже заполночь, совсем пьяный и беспамятный. И она со мной потом несколько недель не разговаривала и ругалась, что я ее оставил одну в ее положении. Уж потом, когда примирились, она сказала, что я даже на то не сгодился, чтоб позвать попивальную бабку, и пришлось ей выкручиваться самой с Божьей помощью.

Хуан Рульфо, 1970

Сноски:
1.Бенито Хуарес – президент Мексики в 1858-1872 гг.
2.Идальго и Морелос – герои войны за независимость Мексики
3.Венустиано Карранса – президент Мексики в 1914 и с 1915 по 1920 г.
4.«Морской Ястреб» - традиционная мексиканская песня
5.Берналь Диас дель Кастильо – испанский конкистрадор, автор хроники «Правдивая история завоевания Новой Испании».