Aqui Se Respira Rusia / Здесь русский дух...

Жили-были когда-то давно старик со старухой. Жили они одиноко, детей у них не было, вот и решили они слепить себе Колобка.
- Кого?
- Ну это такой шарик из теста. С глазами, ртом и носом. На голову похож, но без ушей. Так вот, поскребла бабка по...ммм...susekam...короче, собрала она всю оставшуюся в доме муку, замесила тесто, слепила шарик и поставила в печь.
- А все остальное?
- Что остальное?
- Ну туловище, руки, ноги? Почему они целого человечка не испекли?
- Эээ, хороший вопрос. Может, мука у них кончилась? Они ведь очень бедные были. Не знаю, не помню, чтоб в сказке об этом упоминалось. Решили испечь Колобка и испекли.
- А почему так назвали?
- Ох, Боже мой, вот с детства знаю эту сказку, и никогда мне дела не было, почему так назвали. Колобок – он и есть Колобок. Шарик из теста. Испекла бабка Колобка и поставила на огонь остужать. Колобок полежал-полежал, да и спрыгнул на лавку, с лавки на землю и покатился в лес, только его и видели.
- Сказка про приключения головы из теста в лесу?
- Слушай молча, не задавай вопросов, ОК?
Виктор больше не перебивал и только в самом конце, когда Колобок уселся лисице на язычок, выдохнул: Эх, забыли бабка с дедкой испечь ему мозги.
Так, с горем пополам, я познакомила мужа с первой русской народной сказкой.
Дальше – больше. Живущий на крыше обаятельный толстячок с пропеллером, странное пушистое существо с большими ушами и его друг крокодил, наивный маленький львенок, поющий песенки вместе с черепахой в огромных очках моды 60-х годов. Для Виктора все они – новые и неизвестные, а, между тем, это же все мое детство! Столько хочется ему показать и объяснить, мультики и сказки – только начало.
Следом в моем списке - фильмы, особенно старые наивные советские про целину и комсомольцев. Мы начали с «Девчат». Смотреть это кино глазами Виктора – значит почти ничего не понять, но увидеть и поразиться: сугробами, валенками поверх туфель, паром изо рта, чаем и хлебом с вареньем, общежитиями, халвой и пряниками, песнями под гармошку, гречкой, школой рабочей молодежи – не фильм, а большая советская энциклопедия. «Девчата» потонули в беспрерывных «Что это?» и «Почему?» и моих комментариях.
Вообще с фильмами сложно, не знаю, переводил ли кто советскую классику, мечтаю найти где-нибудь наши старые фильмы с иностранными субтитрами – продвигать в массы советский кинематограф стало бы намного проще.
Наша культура – такая обширная, всего и не объяснишь, да эти и не цель. Мне нравится сам процесс: учить человека чему-то настолько очевидному и – как раньше казалось – общеизвестному, чему-то, что воспринимаешь как должное, потому, что оно стало частью твоей жизни еще в детстве без всякого твоего на это согласия. И оттого в голове не укладывается, что кто-то может всего этого не знать. Но вот же он передо мной, этот кто-то, не имеющий ни малейшего представления ни о царе Салтане, ни о «Бриллиантовой руке», и ничего, живет себе, совершенно не страдая. Хрюша со Степашкой не рассказывали ему сказок, Пугачева не пела про Арлекино и в пионерский лагерь летом его никто не отправлял.
Все это забавно. Но гораздо интереснее – наблюдать как Виктор воспринимает то, что я пытаюсь ему рассказывать. Каждый раз он с поразительной легкостью ставит меня в тупик очередным вопросом:
Почему у Деда Мороза нет ни жены, ни детей, а есть только внучка?
Почему создатели советского Винни-Пуха – который, несомненно, симпатичнее диснеевского – исключили из списка его друзей Тигра?
Почему в России всему есть своя версия: вместо Пиноккио – Буратино, вместо «Красавицы и Чудовища» – «Аленький цветочек» и т.д.?
Почему ни в коем случае нельзя дарить четное количество цветов и упаси Боже отмечать день рождения заранее?
Да, мы такие, мы суеверные, мы любим футбол, но не любим свою сборную, передвигаемся по улицам с очень серьезными, сосредоточенными лицами, на свадьбах – кусаем каравай и крадем невесту, и свято верим, что он действительно международный, этот женский день 8 марта. По пятницам мы по традиции стоим в киллометровых пробках, потому что дозарезу надо попасть на дачу, мы не входим в вагон метро без книги, а в конце лета непременно друг друга спрашиваем, удалось ли в этом сезоне искупаться.
Нет, Виктор, мы не странные, мы просто не такие как все. Вот я расскажу тебе еще одну сказку, и ты, быть может, чуть лучше станешь нас понимать.

Don Gabino / Дон Габино

Семейные реликвии меня завораживают. Будь то пробабушкино обручальное кольцо или легенды о подвигах деда во время войны – обладать чем-то подобным – значит иметь свой собственный кусочек истории. Виктору в этом плане повезло – ему тоже есть что рассказать: его дедушка родился аж в позапрошлом столетии! За этим простым фактом, конечно, кроется целая история, и имя ей – Дон Габино.
Он родился в бедной семье фермера, не получил должного образования, не был обучен хорошим манерам, но умел честно и много работать, и этого оказалось достаточно, чтоб осуществить все его мечты.
В 35 лет он уже владел собственной кофейной плантацией. Она давала стабильный доход, обеспечивала его большую семью – жену и пятерых детей. Дела шли настолько хорошо, что через год Габино купил еще одну плантацию – на этот раз сахарного тростника. Но тут – как это часто бывает с историями про начало двадцатого века – в ход событий вмешалась революция, и поставила все с ног на голову. Она была в целом другого толка, без коммунистической подоплеки, но некрасивая ее сторона была такой же, с грабежами, рассправами и нетерпением отнять и поделить. Габино, конечно, принадлежал к той зажиточной прослойке, которую пролетариату необходимо было раскулачить. Решив не дожидаться этого безрадостного момента, Габино вместе с семьей перебрался туда, где его никто не знал, в маленький тихий городок Пасо дель Мачо. Бежали спешно, мебель, посуду и прочее пришлось оставить в прежднем доме, новая жизнь началась скромно, ели и спали на полу. Но верили, что трудные времена пройдут, и, к счастью, оказались правы.
Когда страсти немного улеглись, плантации, все еще принадлежавшие Габино, снова заработали, и уже очень скоро он смог позволить себе просторный дом: 4 спальни, столовая, гостиная, подсобные помещения и сад с фонтаном. Неплохо для фермера из деревушки Ля Пальма, но недостаточно для Габино. Семья продолжала расти – детей теперь было уже 8, и даже в таком просторном доме в какой-то момент стало тесно. И тут как раз подвернулся удобный случай купить владения забравшегося в долги двоюродного дяди. Так семья переехала в новый дом: 2 гостиные, 5 спален, столовая, огромная кухня и необъятный сад, в углу которого внуки впоследствие построят баскетбольный корт.
Пожелтевшие страницы пыльного семейного альбома все еще резко пахнут фотореактивами. Я листаю не спеша, вглядываюсь в черно-белые лица. Вот он передо мной – Дон Габино Пачеко Гарсия на фото 1948 года. Стоит, деловито уперев руку в бок, и смотрит мимо фотографа, куда-то вглубь студии. Слегка коротковатые холщовые брюки и рубашка на выпуск, из нагрудного кармана торчит цепочка от часов – привычка носить карманные часы останется у Габино на всю жизнь. Взгляд спокойный, уверенный, сосредоточенный, прямая спина, плотно сомкнутые губы, ни тени улыбки. Дон Габино в 48ом году – глава большого семейства, владелец уже трех домов, одной кофейной плантации и двух плантаций сахарного тростника, и к тому же начинающий скотовод: его новое увлечение – разведение коров.
Даже когда Габино стал богат и уважаем, деньги не могли скрыть того, кем он все еще был – простым мужиком из семьи фермера. Он ел руками и плевал на стол, любил пропустить стаканчик-другой текилы и вечно курил дешевые мексиканские сигары. Детей, однако, он хотел воспитать иначе, и не жалел денег на их обраование. На девочек это, конечно, не распространялось – от них требовалось лишь научиться готовить такос и успешно выйти замуж. Мальчики же учились в лучших школах и имели возможность поступить в институт.
Время шло, дети росли, обзоводились своими семьями, и пришел час Габино разделить свои владения меж сыновьями. Фермы, ранчо, плантации, дома и земельные участки, все, что он нажил за 80 лет, все раздал он своим детям. Но увы, как оно нередко случается, были сыновья ума невеликого, отцу не ровня. Работать ленились, залезали в долги и очень быстро свое наследство продали/проиграли/разорили. В семье остался только один дом и одно ранчо с сахарным тростником, собственность среднего сына Херардо, папы моего мужа.
Виктор совсем не помнит дедушку, но знает о нем из рассказов отца. Шестилетним мальчишкой, он частенько сопровождал Херардо в поездках на ранчо. Верхом на лошадях, оба в широкополых ковбойских шляпах, они не спеша объезжали плантации, смотрели как рабочие убирают тростник, а потом вместе обедали в тени какого-нибудь раскидистого дерева, и Херардо, привалившись спиной к массивному стволу и сдвинув шляпу на глаза, принимался рассказывать сыну истории о мальчишке из деревни Ля Пальма, который так много работал, что превратился в настоящего дона, Дона Габино.