El Día del Derrumbe / День разрухи

«День разрухи» - это рассказ удивительного мескиканского писателя Хуана Рульфо, про которого я узнала совсем недавно. Обожаю, когда так бывает: берешь в руки книгу и ничего от нее не ждешь, а начинаешь читать – и вдруг влюбляешься в автора, в его язык, в его мир. Я знала, что Рульфо пишет о революции, о деревне и бедноте. Я не знала, что об этом можно писать так пронзительно и смешно одновременно.
Сборник рассказов «Равнина в огне» переведен на русский – если кому вдруг интересно почитать трогательные и невероятно красочным языком написанные истории о горестях простых мексиканцев начала века. Но рассказ «День разрухи» почему-то в русскую версию книжки не входит – видимо потому, что он был написан ко второму изданию, а у нас переводили, очевидно, первое. История, между тем, действительно хорошая, ее стиль, юмор, а главное актуальность меня покорили. И Виктор подбросил идею: «А почему бы тебе не сделать собственный перевод?» Чем я и занялась с огромным удовольствием, припоминая занятия по художественному переводу прозы в лингвистическом вузе.

Читать рассказ

День разрухи

- Дело было в сентябре. Не в этом, а в сентябре того года. Или позатого, Мелитон?
- Нет, это было в том году.
- Да, да я хорошо помню. Был сентябрь того года, двадцать первое число. Слышь, Мелитон, землятресение не в этот ли прямо день случилось, не двадцать первого?
- Чуть загодя. Сдается мне, это было восемнадцатого.
- И правда. Я в это время шатался по Тукскакуеско. Даже видел, как дома складывались, будто медовые коврижки, тока корежились вот так вот, как будто рожи корчили, а потом уж смотришь – а вся стена лежит на земле. И люди вылазели из-под обломков, все испуганные, и бежали в сторону церкви и кричали. Нет, погодите-ка. Слышь, Мелитон, припонинаю я, что нет в Тукскакуеско никакой церкви. Не помнишь?
- Нет ее там. Только и есть, что полуразрушенные стены, и говорят, что это была церковь лет эдак двести назад; но никто уж ее не помнит, какая она была; похоже больше на заброшенный скотный двор, заросший вьюном.
- Дело говоришь. Значит, не в Тукскакуеско я был, когда трясло, должно быть, это было Эль Почоте. Но ведь Эль Почоте – это ранчо, нет?
- Да, но есть там одна часовенка, которую называют цервковь; она туда подальше, за усадьбой Лос Алькатрасес.
- Значит, там это было, не больше и не меньше, где застала меня эта трясучка, про которую я вам тут рассказываю, и когда земля проседала целехонькая, как будто кто ее изнутри размешивал. Ну вот, через несколько дней; потому что я помню, что мы все еще ставили подпорки к стенам, приехал губернатор; приехал посмотреть, какую помощь может оказать своим присутствием. Все вы знаете, что губернатору только надо поприсутствовать, чтоб народ его видел, и все уже приходит в порядок. Вопрос был в том, чтоб хоть приехал посмотреть, что происходит, а не сидел там запертый у себя дома, раздавая указания. Приедет он – и все налаживается, и люди, пусть им хоть собственные дома на головы рушатся, все равно остаются очень довольные от знакомства с ним. Так или нет, Мелитон?
- Ну дык а то.
- Ну вот, как, значится, я вам уже сказал, в сентябре того года, почти что сразу после того, как нас потрясло, нагрянул сюда губернатор посмотреть как с нами обошлось землятресение. Привез геолога и всяких умных людей, не подумайте, что один приехал. Слышь, Мелитон, скока примерно нам стоило накормить всех этих его сопровождающих?
- Где-то в районе четырех тысяч песо.
- И это при том, что они всего день гостили, а как стемнело – уехали, а так – кто знает, как бы мы потратились; хотя что правда - то правда, мы остались довольны очень: у людей – так аж шеи затекали, так они их вытягивали, чтоб губернатора увидеть; смотрели и обсуждали, как губернатор ест индюшку, обсасывает ли косточки, и с какой прытью заглатывает одну за одной тортильи, сбрызгивая соусом гуакамоле; ничего не упустили из виду. А он – такой спокойный, такой серьезный, вытирал руки о штаны, чтоб не запачкать салфетку, которой то и дело промакивал усы. А потом, когда гранатовый пунш ударил им в головы, начали они петь хором. Слышь, Мелитон, что за песню они заладили повторять по кругу как заезженная пластинка?
- Там говорится: «Ты не знаешь, как душа моя страдала»
- У тебя отличная память на такие вещи, Мелитон, это точно. Да, эту они и пели. А губернатор только смеялся; спросил, где туалет. Вернувшись, опять уселся на свое место и понюхал гвоздики, которые стояли перед ним на столе. Посмотрел на поющих и стал качать головой в такт, улыбаясь. Ясно было, что он был счастлив, потому что его народ был счастлив, можно было прямо прочитать это в его мыслях. Когда пришло время речей, встал один из его сопровождающих, задавака, с немного перекошенным в левую сторону лицом. И заговорил. И уж по всему было ясно, что он считал себя важной птицой. Рассказал про Хуареса, статуя которого у нас стояла на площади, так мы узнали, что это был Хуарес(1), раньше-то никто нам не мог сказать, что это за субъект отлит в монументе. Мы всегда думали, что это может быть Идальго или Морелос(2) или Венустиано Карранса(3), потому что в каждую годовщину каждого из них мы воздавали статуе почести. Пока не приехал этот франт, и не сказал, что статуя-то, оказывается, Бенито Хуареса. И такие вещи он говорил! Прада же, Мелитон? У тебя такая хорошая память, ты наверняка помнишь, что там разглагольствовал этот тип.
- Очень хорошо помню; но я столько раз уже это пересказывал, что надоело.
- Ладно, не важно. Просто эти господа много потеряют, не услышав эту речь. Ну да ты им лучше расскажешь, что там говорил губернатор.
Так вот, вместо визита к пострадавшим и потерявшим кров, дело обернулось настоящей пьянкой и нехилой. И даже еще до того, как подоспели музыканты из Тепека, которые опоздали, потому что все автобусы бросили на перевозку губернатора и его людей, и музыкантам пришлось идти пешком; но они-таки прибыли. Вошли под грохот барабана и арфы, отбивая тарелками тататам, там, там, от души наяривая «Мокрого ястреба»(4). Это надо было видеть, даже губернатор скинул пиджак и ослабил галстук, и пошло-поехало. Принесли еще несколько бутылей пунша и быстренько нажарили еще оленины, потому что, хоть вы и не поверите, а они, сами того не зная, ели мясо тех самых оленей, которых тут полным-полно. Мы только смеялись, когда они нам говорили, что, мол, очень вкусное у вас барбекю, да, Мелитон? Мы тут и слова-то такого не слыхали – барбекю. И по правде говоря, только мы подавали им одно блюдо, а они уже просили следующее, и хошь не хошь, а вынь да положь; потому что как сказал Либорио, управляющий «Звонка», который, к слову сказать, всегда был жутким скупердяем: «Не важно, сколько мы потратим на этот прием, деньги, они на то и нужны», а потом ты, Мелитон, потому что ты тогда был главой города, вдруг сказал, да так, что я прямо тебя не узнал: «Пусть пунш течет рекой, такие гости того стоят». И действительно пунш тек рекой, это чистая правда; аж скатерти насквозь промокли. А они – такой народ, прям бездонные бочки. Я только наблюдал, что губернатор и с места не вставал; даже и тянуться ему не приходилось, все только ел и пил, что ему подносили; а эта ватага подхалимов из кожи вон лезла, чтоб стол был полон, пока уже некуда стало ставить солонку, которую губернатор держал в руках, так что, посолив еду, он отправлял солонку в карман рубашки. Я даже у него спросил: «Не желаете ли соли, мой генерал?», а он засмеялся и показал мне солонку в своей кармане, так я про это и узнал.
Самое главное началось, когда он заговорил. У нас аж мурашки побежали от волнения. На наших глазах он вдруг стал выпрямляться, медленно, очень медленно, потом ногой опрокинул стул назад, упер руки в стол и наклонил голову - как будто бы подготовился к полету - потом откашлялся, и от этого звука все разом замолчали. Что он сказал, Мелитон?
- Сограждане, - сказал. – Воскрешая в памяти заданную мной траекторию, я снова претворяю в жизнь единственную манеру осуществления моих обещаний. Пред этими землями, которые я посетил в качестве анонимного сопровождающего одного кандидата в президенты, всеобъемлющего кооператора одного представительного человека, чья добродетель никогда не рассматривалась в отрыве от контекста его политических манифестаций, и который, напротив, является цельным светочем демократических принципов, неразрывно связанных прочными узами единения с народом, что вкупе со строгостью послужило примером очевидного синтеза революционного идеализма, как никогда прежде преисполненного реализациями и уверенностью.
- Здесь все захлопали, да, Мелитон?
- Да, громко захлопали. Потом он продолжил:
«Чертеж моего эскиза остается неизменным, сограждане. Я был сдержан в обещаниях как кандидат, предпочитая обещать исключительно то, что мог выполнить и что, выкристаллизовав, я склоняюсь интерпретировать как общественное благо, а не в каком-то другом склонении и без иных причастий, в частности, к парадигме рода одной отельно взятой семьи сограждан.
Сегодня мы все здесь присутствуем при парадоксальном проявлении природной среды, не предвиденном моей правительственной программой...»
- Точно, мой генерал! – закричал кто-то, - Точно! Правильно говорите!
«...В этом случае, говорю я, когда природа нас наказывает, наше перцептивное присутствие в центре теллурического эпицентра, разрушившего кров, который мог бы быть и нашим, который и есть наш; мы всячески содействуем оказанию мер помощи, не с бесчеловечным желанием нажиться на чужом горе, и даже более того, мы неминуемо предрасположены к либеральному использованию наших возможностей по реконструкции разрушенных жилищ, готовы по-братски утешить жильцов тех домов, которым был нанесен ущерб в виде смерти. И сердце мое болит за этот край, который я посетил много лет назад, в те времена далекий от всех политических амбиций, край, исстари счаслтивый, а ныне отраурившийся. Да, сограждане мои, я ощущаю кровоточащие раны тех, кто выжил, но потерял свое имущество, и душераздирающую боль тех, что скончался, погребенный под этими обломками, которые мы сегодня наблюдаем».
- И тут тоже захлопали, правда, Мелитон?
- Нет, тут опять закричал тот самый горлопан: «Точно, сеньор губернатор! Правильно говорите», и потом другой голос: «Да заткните вы этого пьянчугу!»
- Ах, да. И даже показалось, что начнется беспорядок в самом хвосте стола, но все притихли, когда губернатор опять заговорил.
«Тукскакуескане, я продолжаю настаивать: мне больно видеть ваше горе, на ум приходят слова Берналя, великого Берналя Диаса дель Кастильо(5): «Те, кто умер, были наняты, чтоб умереть», и думая об этих словах, в преамбуле моей онтологической и человеческой концепции, я говорю: Мне больно!, той болью, которая разъедает дерево в момент его первого соцветия. Мы поможем вам от лица власти. Действующие силы государтсва со своего аналоя взывают о помощи пострадавшим от этой гекатомбы, непредвиденной и нежеланной. Мое регентство не закончится, пока я не выполню своих обязательств перед вами. С другой стороны, не думаю, что воля Божья была причинить вам убытки, выселить вас...»
На этом все. Дальше я не запомнил, потому что возня, которая завязалась за последними столиками, становилась все громче, и стало почти невозможно расслышать, что там продолжал говорить губернатор.
- Все верно, Мелитон. Это надо было видеть. Этим все сказано. Тот самый тип из толпы снова принялся кричать: «Точно! Точно!», да так пронзительно, что слышно было даже на улице. А когда его хотели заткнуть, он вытащил пистолет и принялся размахивать им над головой и палить вверх, пока не разрядил в потолок всю обойму. Толпа зевак как услышала выстрелы - бросилась наутек. Народ на бегу переворачивал столы, слышен был звук бьющейся посуды и стекол, а также бутылок, которые кидали в этого типа с пистолетом, чтоб он угомонился, и они разбивались о стены. А у того, между тем, хватило времени вставить новую обойму и снова начать пальбу, и при этом он крутился в разные стороны, уворачиваясь от бутылок, которые летели в него ото всюду.
Вы бы видели губернатора: стоит серьезный, лицо хмурое, смотрит в сторону беспорядка, как будто хочет утихомирить их своим взглядом.
Уж не знаю, кто сказал музыкантам, чтоб заиграли что-нибудь, но они подскочили и грянули национальный гимн что было сил, у тромбониста чуть щеки не лопнули – так он истово дул; но кутерьма продолжалась все равно. А потом оказалось, что там, на улице, тоже началось разбирательство. Губернатору пришли сообщить, что там какие-то мужики уже повынимали мачете; и так оно и было, потому что если хорошо прислушаться, то даже внутрь долетали крики женщин: «Разнимите их, они ж друг друга поубивают!», а потом, немного погодя, другая кричала: «Убили моего мужа! Держите его!»
Губернатор не шевелился, так и стоял. Слышь, Мелитон, как там это слово...
- Непоколебимый.
- Ага, оно и есть, непоколебимый. Ну вот, со всей этой суматохой на улице, заварушка внутри вроде стала утихать. Тот пьяный крикун спал; в него угодили бутылкой, и он раскорячился на полу. Тогда губернатор приблизился к нему и вытащил у него пистолет, который тот будучи в беспамятном состоянии, сжимал в руке мертвой хваткой. Он отдал пистолет помощнику и сказал: «Позаботься о нем, и проследи, чтоб его лишили разрешения на ношение оружия». Тот ответил: «Да, мой генерал».
Музыканты, не знаю почему, все играли и играли гимн по кругу, пока тот франтик, что говорил в самом начале, не поднял руки и не попросил минуту тишины в память о жертвах. Слышь, Мелитон, это про каких жертв он нас всех попросил затихомириться?
- Про жертв катаклизьмы.
- А, ну значит про этих. Потом все сели, снова поставили столы и опять стали пить пунш и петь эту песню про душу, которая страдала.
Вот щас припоминаю, что точно дело было двадцать первого сентября: потому что в этот день моя жена родила нашего сына Меренсио, и я пришел домой уже заполночь, совсем пьяный и беспамятный. И она со мной потом несколько недель не разговаривала и ругалась, что я ее оставил одну в ее положении. Уж потом, когда примирились, она сказала, что я даже на то не сгодился, чтоб позвать попивальную бабку, и пришлось ей выкручиваться самой с Божьей помощью.

Хуан Рульфо, 1970

Сноски:
1.Бенито Хуарес – президент Мексики в 1858-1872 гг.
2.Идальго и Морелос – герои войны за независимость Мексики
3.Венустиано Карранса – президент Мексики в 1914 и с 1915 по 1920 г.
4.«Морской Ястреб» - традиционная мексиканская песня
5.Берналь Диас дель Кастильо – испанский конкистрадор, автор хроники «Правдивая история завоевания Новой Испании».

Un Comprendio Sobre la Tortilla Mexicana / Ликбез по мексиканским тортильям

Парадокс: мексиканская кухня – одна из самых известных и популярных в мире, а я, однако же, про местную еду писала всего один раз и то больше года назад. Буду исправляться.

Естественно, невозможно рассказать обо всем за один присест, так же, как невозможно за один присест все перепробовать. Никому не желаю несварения желудка или пресыщения от чтения, поэтому ограничусь вводной лекцией о самом главном (не считая текилы) изобретении местной кулинарии – тортилье и том, что с ней делают.

Тортилья (или «тортийя» как произносят здесь) - основа основ мексиканской кухни. Это круглая тонкая лепешка из кукурузной или реже пшеничной муки. Есть свидетельства, что такие лепешки употреблялись в пищу индейцами начиная с 500 года н.э. А название уже гораздо позже привезли с собой испанцы, правда у них на родине «тортилья» – это такой особенный омлет. «Ну, зато тоже круглое и тоже едим», - так, видимо, они рассуждали, окрестив старым словом новое блюдо.

Традиционно тортильи пекут на открытом огне в круглых плоских глиняных сковородах, называемых комаль. Затем уже готовые лепешки перекладывают в специальную корзиночку таскаль или просто заворачивают в ткань, чтобы сберечь тепло. Тортильи нужно покупать именно горячими. Таскаль или специальные тканевые кармашки для тортилий продаются в больших количествах повсеместно, но во многих домах хранятся старинные, вышитые вручную еще бабушками-пробабушками.

Тортильи употребляют ежедневно, вместо хлеба, сочитая практически с любым блюдом. Посколько выпечка из кукурузного теста быстро твердеет, подавать их неперменно нужно горячими. Поэтому сначала их непременно подогревают и ставят на стол в специальном лукошке с плотной крышкой, называемом тортийеро.

Забавно, но эта лепешка нередко заменяет мексиканцам вилку, ложку и нож — ею набирают соус или придерживают куски мяса, заворачивают в нее части того блюда, которе едят, а в конце трапезы съедают и сам «столовый прибор».

Существует несколько вариаций тортильи. Классическая – из жетлой кукурузной муки, но бавают еще из белой, из синей или фиолетовой (на вид почти черные), из пшеничной муки (их мягкий вкус и запах приятнее всего моему желудку), а есть зеленые - из кактуса нопаль.

Купить тортильи можно в любом супермаркете, но правильнее пойти в специальную тортильерию, то бишь тортильную лавку. Они не вымерли даже в крупных мегаполисах, и открываются всегда очень рано утром, чтобы уже за завтраком мексиканцам было чем зачерпывать яичницу из тарелки. Больше всего ценятся тортильи, приготовленные вручную. Их тоже можно купить, но стоят они, естественно, чуть подороже. Обычно их продают индейские женщины, прямо при тебе они разминают шарик теста, кидают на комаль, потом рукой переворачивают и через пару минут складывают в твой платок. И все это не вставая со стула.

Принеся домой кулечек тортилий, можно, конечно, их просто подавать на стол как они есть. Но, тортилья – это все-таки намного больше, чем просто мексиканский аналог хлеба. Как горила Тося Кислицина, «ты думаешь это так просто: сварил картошку и съел?» Нет, там, помнится, были еще картошка-фри, картошка-пай, пюре, картофельные зразы ... добавок в термосе, в чайнике - кисель, ну и так далее, обожаю этот фильм. Так что я тоже слегка углублюсь в подробности и расскажу несведущим лесорубам любимым читателям, что в Мексике делают с тортильей – уж ликбез, как ликбез.

Самое простое блюдо – такос. Тако – это, по сути, тортилья с любой завернутой в нее начинкой: чаще всего с жареным или тушеным мясом, но бывают и с яйцом, фасолью, колбасками, зеленым салатом, соусом моле, томатным соусом, морепродуктами и вообще с чем угодно, ограничений нет. Просто свернутая трубочкой тортилья - это тоже, в общем-то, тако.

Такос – это, пожалуй, самая дешевая местная еда. Их, как правило, продают на уличных латках, и здесь же и едят, нередко просто стоя. Есть, конечно, и более продвинутые такерии, где можно сесть за столик и попросить меню.

Вариаций только мясных такос бесконечное множество, причем у каждого региона страны есть свои пристрастия. Назову, к примеру, такос аль карбон (со свининой приготовленной в углях), такос де кабеса (с языком, мозгом и прочими частями бычьей головы), такос де карнитас (с тушеным в свином жире мясом и специями), такос с разными потрошками. Мне из всего этого буйства калорий и холестирина по вкусу исключительно такос аль пастор, которые в Веракрузе готовят так: на тортилью кладут свинину, особым образом замаринованную и поджаренную на крутящемся ветртеле как для шаурмы, сверху мелко порезанный лук, немного кинзы и ломтик ананаса. По желанию – острый соус.

такос аль пастор

Если в тортилью завернуть начинку, свернуть ее трубочкой, обжарить или запечь и полить специальным острым томатным соусом, то получится уже не тако, а энчилада. Обычно энчилады готовят с куриным мясом, овощами или вареным яйцом внутри, а сверху кладут сыр, который при тушении аппетитно плавится. Если сыра много – то это швейцарские энчилады, вот бы удивились в Швейцарии, узнав о существовании такого блюда!

Если в начинку тако положить сыр – это кесадилья. При этом туда же можно добавить и любые другие игридиенты, скажем, мясо, грибы или овощи. Отличие от такос в том, что кесадильи складывают пополам, а не сворачивают трубочкой, а также их непременно поджаривают, чтоб сыр внутри расплавился.

кесадильи

Пожалуй, одно из самых известных блюд мексиканской кухни за пределами страны – буррито ( в переводе – «ослик»), его сделали безумно популярным американцы. Буррито – это нечто, похожее на шаурму: большая кукурузная или пшеничная тортилья, сложенная в виде конвертика, в который кладут фарш, фасоль, вареный рис, помидоры, авокадо, сыр и сметану. Подается горячим и с каким-нибудь соусом. По телевизору видела однажды, что в одном американском ресторане подают мега-буррито вестом 3 кг - ну это для профессионалов, такому любителю, как я, всегда хватает одного нормального буррито, чтобы плотно поужинать.

буррито

Еще одно известное в штатах блюдо с тортильей – фахитас. Это завернутые в лепешку «полосочки» мяса и овощи, поджаренные на гриле. Также добавляется несколько разных соусов. В отличие от буррито, все игнридиенты фахитас подаются отдельно, и каждый сам выбирает, что завернуть в свою тортилью.

фахитас

Другой весьма популярный способ есть тортильи – в поджаренном и порезанном на креугольнички виде, они становятся как бы высушенными и похожи на чипсы. Такие тортильи называются тотопос. С ними, например, готовят чилакилес. Это почти то же самое, что и энчилады, только начинка не заворачивается в лепешку, а перемешивается с топопос.

чилакилес

Пожалуй, это все, что я знаю и могу внятно объяснить про тортильи. Вариации и дополнения бесконечны, оставлю их для настоящих знатоков вопроса, каковым я пока не стала. Для меня лично большая часть описанных блюд продолжает оставаться экзотикой, так и не могу привыкнуть к их резкому вкусу и запаху.

Когда я говорю мексиканцам: «Мне не нравится вкус тортильи из маиса», они обычно делают большие глаза и переспрашивают: «ТЕБЕ НЕ НРАВИТСЯ ВКУС ТОРТИЛЬИ ИЗ МАИСА????». После этого они еще какое-то время молча смотрят на меня с недоумением и даже почти презрением. Не любить острое тебе еще могут простить, но не любить святая святых тортилью! Это кощунтсво, я понимаю, и стараюсь особо не афишировать сей факт.

Для одной викторовой тети я просто перевернула мир с ног на голову: неужто и правда где-то в мире есть страна, в которой не едят тортильи? «А ЧТО ЖЕ ТОГДА ВЫ ТАМ ЕДИТЕ?????» - восклицала бедная женщина, хватаясь за сердце. Ей очень-очень искренне было нас жаль.

Las Velas/ Паруса

Она сидит на большом валуне у самой кромки воды, и не сводит глаз с горизонта. Ветерок слегка колышит кружевной подол ее платья, волны почти касаются ее ног. Но она ничего не замечает, она вся обратилась в зрение, и жадно впивается глазами в узкую линию, соединяющую небо и океан. Вдруг красавица подается вперед – там, на самом краю моря, появляется парусник. Он еще еле различим, его силует рябит и подрагивает в легком тумане раннего утра. Какого цвета паруса? Пока не разобрать, слишком далеко, да и этот туман, как на картинах Моне, окрасил все в розовый цвет. Постепенно парусник становится все крупнее, его очертания уже совсем хорошо видны. В ее взгляде нетерпение и надежда, так какого-же цвета эти паруса?

- Не алые... – сочувственно произношу я вслух.
- Что? Ты с кем разговариваешь? – удивляется Виктор и взволнованно трогает мой лоб. Девушка последний раз поднимает на меня глаза и медленно растворяется в воздухе. – Сходи-ка ты за водой, - говорю я, - а то у меня от этой жары уже галлюцинации начинаются.

Он уходит, а я продолжаю смотреть туда, в розовую дымку горизонта. Парусник вдалеке не был частью видения, он и сейчас там, на приличном расстоянии от берега, и за ним выстроились еще несколько, все они совершенно реальны и по идее скоро начнут заходить в порт. Вот только как скоро? В газете было написано: «официальное начало исторической парусной регаты - 8 утра». Но уже почти 11, а парусники лишь вынырнули из-за горизонта да там и застыли.

Я сижу на парапете, прислонившись спиной к маяку, в полоске тени, которая за часы ожидания сузилась уже вдвое. В полдень она совсем исчезнет. Хорошо бы все-таки, чтоб корабли начали приходить раньше этого момента.

Я была уверена, что военные – народ пунктуальный, и никак не ожидала такого поворота событий. Но оказалось, мы все ждем президента. По программе он должен торжественно сойти на берег с борта мексиканского судна «Куаутемок», но сначала его должны привезти из Мехико и вертолетом перекинуть на нужный борт. Только бы к тому моменту совсем не расплавиться, но домой идти не хочется из принципа. Сколько там Асоль ждала своего Грея? Вот и мы подождем. Поджимаю ноги, чтоб уместились в тот остаток тени, который еще не успело съесть солнце.

Около полудня народ вокруг засуетился и повскакивал с мест – значит, началось. И правда, один из парусников отделился от остальных и резво пошел на порт. Это была чилийская баркентина «Эсмеральда». Десятки катеров и яхточек высыпали в море сопровождать красавицу, которая на их фоне смотрелась невероятным гигантом. С борта дали несколько пушечных залпов, с берега ответили тем же, и толпа взорвалась апплодисментами.

Брегантины, шхуны, фрегаты – одни только эти романтичные названия уносят тебя далеко впрошлое, в эпоху отважных моряков и страшных пиратов. Видеть же их воотчию, да еще и на ходу, не стоящими в порту, а рассекающими водную гладь, да к тому же не поодиночке, а в большом количестве сразу – это все равно, что наблюдать как на твоих глазах оживают иллюстрации из читанных когда-то в детстве приключенческих романов.

Следом за «Эсмеральдой» появился эквадорский «Гуайас», приветствуя зрителей известной мексиканской песней. Команда выстроилась на палубе и даже на всех реях, вплоть до самой высокой - если, конечно, это называется реями, я совершенно не разбираюсь в терминологии предмета. Короче на всех поперечных к мачтам перекладинах, к которым крепятся паруса, стояли морячки и махали нам-встречающим рукой. Выглядело очень торжественно.

Наконец, третьм по счету, показался «Куаутемок», он же Посол Мексики и Морской Рыцарь, самое известное учебное судно в стране и символ военно-морсих сил нации. Огромный мексиканский флаг гордо развивался на корме. Толпа взорвалась овацией, кому-то даже удалось разглядеть президента на борту, а мне – флаг своей страны среди десятков флажков, украшавших эту невероятно красивую шхуну.

Один за другим все продолжали прибывать в порт парусники из Аргентины, Бразилии, США, Колумбии, Уругвая и Венесуэлы, все они - учебные. Официально это мероприятие называлось «Регата двухсотлетия независимости 2010», и в ней принимали участие страны, которые, как и Мескика, в этом году презднуют свою независимость от Испании (кроме США, они присоединились за компанию). За несколько месяцев эти суда обплыли многие латиноамериканские порты, и вот, наконец, добрались и до Веракруза. Пронзая небо высоченными мачтами, они будто бы выплывали из другого столетия (и не важно при этом, что посторили их не так уж и давно). Веракруз погрузился в воспоминания о славном прошлом, когда именно такие суда стояли у причалов в местном порту.

На следующий день мы отправились знакомиться с парусниками поближе – благо на них был открыт свободный доступ публике. Желающих, правда, оказалось значительно больше, чем я ожидала, и у каждого судна вытянулась длиннющая очередь. Но ни количество людей, ни время, потраченное в ожидании, не испортили нам удовольствия от увиденного.
Так как в устройстве кораблей и всяких технических тонкостях я не разбираюсь, мой интерес состоял в простых радостях: постоять на деревянной палубе, подержаться за штурвал, сунуть нос в трюмы, подивиться качке, спутиться и подняться по узким и очень крутым лестницам, поразиться количеству канатов и тросов и попытаться представить, как все это работает. На борту венесуэльца «Симон Боливар» все фотографировались с командой, на бразильском «Белом Лебеде» для нас играла живая музыка, часть палубы американского «Орла» (первый раз я ступила на территорию США) была оцеплена для курсантов, которые сидели на полу с ноутбуками на коленках и, видимо, зависали в сети, а чилийская «Эсмеральда» удивила своим размахом и историей. В настоящий момент эта четырехпалубная баркентина длиной 113 м - второй по величине парусник в мире. Но это сейчас красавицу-баркентину, любя, называют Белая Дама, и на ее борт может подняться любой турист. При Пиночете же это была плавучая тюрьма для полит.заключенных, и есть сведения о пытках, происходящих в ее трюмах.

Жаль, так и не удалось попасть на борт мексиканца – за время нашего осмотра уже совсем стемнело, и в потемках мы не смогли найти хвост очереди (он, кажется, был уже за пределами города). Зато с заходом солнца порт выглядел еще романтичнее: на парусниках загорелись гирляндочки и их мелкие огоньки отражались в воде.

В программу Регаты входило не только посещение кораблей: ежедневно устраивались концерты на набережной, прямо за сценой у причала стоял «Куаутемок» - о какой лучшей декорации можно мечтать? Грандиозным заверешнием праздника стал салют, который запускали с нескольких парусников одновременно.

В альбоме раздела «Моя Мексика в картинках» можно посмотреть фото того, что я пыталась тут описать.

Waka Waka

За год жизни в Мексике я хорошо усвоила: местная национальная самобытность строится на смешении двух культур: испанской, доставшейся от конкистадоров, и индейской, унаследованной от племен, живших здесь до прихода завоевателей. А теперь вдруг выясняется, что у этого сплава был еще и третий, не менее важный компонент– африканцы. Узнала я об этом потому, что в Веракрузе устроили Афро-карибский фестиваль.

Конечно, в последний месяц об Африке не говорит только напрочь отсталый от жизни, вот я и подумала поначалу, что фестиваль тоже приурочен к ЧМ в ЮАР. Но нет, на афише ясно значилось, что сие действо проходит уже 16-ый год подряд, то бишь с бумом интереса к черному континенту никак не связано.

Слегка углубившись в изучение вопроса, выяснила следующее: во времена конкистадоров, когда не было еще Мексики, а была Новая Испания, на протяжении почти трехсот лет испанцы импортировали негров в качестве рабов для работ на плантациях сахарного тростника. По официальным данным речь идет о 200.000 человек, но особо строгого учета никогда не велось, и можно лишь предполагать, сколько африканцев на самом деле завезли сюда за три-то столетия. Очевидно одно: их количество было совершенно достаточным не только для того, чтобы не раствориться в испанско-индейском сообществе, но и чтобы оставить в этом сообществе свой внушительный след. Чего стоит, например, один тот факт, что у «отцов мексиканской революции» Герреро и Морелоса были африканские предки. Напоминает историю с «солнцем русской поэзии»...

В современных потомках первых афро-мексиканцев все еще довольно сильно заметен «черный» ген: их выдают большие губы, широкие носы и чрезмерная смуглость, которую не спишешь на загар.

Однако гораздо больше, чем в физическом плане, «африканистость» до сих пор ощущается в культуре и традициях, приплывших вместе с чернокожими рабами на новый континет и удачно здесь прижившихся. Именно им и посвящается ежегодный африканский фестиваль.

Почему он проходит не где-нибудь, а в Веракрузе – тоже вполне объяснимо: корабли с рабами приходили именно сюда, в самый важный в стране порт тех времен. То есть теоретически все чернокожие в Мексике – из Веракруза. Здесь их сортировали, значительную часть оставляли на местных плантациях, кого-то продавали вглубь страны для разного рода работ, а кому-то удавалось сбежать. Так, именно неподалеку от порта появились первые вольные поселения беглых негров, и началось активное слияние культур.

В Веракрузе у многих поселков африканские названия, сохранились некоторые блюда африканской кухни, части религиозных обрядов смешались с католическими и индейскими, но больше всего впечатляет, что негры сотворили с местной музыкой.

Например оказалось, что именно африканцы привезли сюда маримбу (такой большой, со стол размером, ксилофон). А я-то думала, что это что-то типично мексиканское, типа групп мариачи, - в центре Веракруза всегда играют на маримбе для туристов. С маримбой вместе приехали барабаны, маракасы, музыкальный лук, и клаве (две деревянные палочки, которыми стучат друг о друга, задавая ритм). Сегодня все эти инструменты прочно ассоциируются с латиноамериканской музыкой. Негры открыли для Мексики совершенно новые ритмы, научили петь пронзительные протяжные песни и танцевать буйные ритуальные танцы. Все это можно было увидеть, прочувствовать и попробовать повторить на трижды уже мной упомянутом фестивале, про который пора, наконец, рассказать поподробнее.

Три вечера подряд на открытой сцене в центре Веракруза дюжины рук отбивали такт, бешенно кружились пестрые юбки и глубокие низкие голоса выводили витиеватые мелодии. Перед сценой располагался танцпол, потому что усидеть было сложно, и выход эмоций активно приветствовался. Дальше – ряды зрителей, разбитые двумя проходами, по которым расхаживали очень колоритные африканки: смуглющие и с невероятными прическами из миллиона косичек. Такие же косички они прямо тут же во время концерта бесплатно плели всем желающим. Смотришь вокруг, а народ постепенно африканизируется: уже и подпевается хорошо, и косичек наплели, и руки вон как ловко отстукивают такт по коленке.

Кстати о такте: где-то за полчаса до концерта перед сценой в кружок расставили стулья и стали зазывать народ на мастер-класс игры на барабанах (кажется, они называются джембе). У Сильвии, моей свекрови, сразу заблестели глаза: когда-то давно она играла в хоре на большом барабане, и теперь зов Бога кожаной мембраны манил ее туда, в круг. Присоединившись к племени повелителей ритма, она с довольным видом зажала между ног свой джембе и так истово принялась тарабанить вслед за учителем, что потом неделю ходила с синяком на фаланге указательного пальца. Но зато радости было много.

кружок любителей ритма

Музыканты, приехавшие на фестиваль, в основном, были не прямо из Африки, а из разных районов Латинской Америки, где влияние африканской культуры сильно даже более, чем в Мексике: из Гондураса, Панамы, Коста Рики, Бразилии и тд. Но что бы там не везли издалека, мне странным образом больше всего запала в душу местная, веракрузская команда под названием “Cacho de Madera”. Они так смело мешают разные стили: начинают с румбы, потом клонят в сон (нет-нет, не в тот, о котором вы подумали, это афро-кубинский ритм такой), и в конце концов выруливают в тягучий мягкий джаз. Красочно.

Помимо концертной, у фестиваля была еще и академическая программа, в рамках которой проходили разные лекции, встречи и выставки. Некоторые африканские посольства использовали возможность рассказать о своих странах, в частности, нам довелось попасть на день Анголы.

Для начала зрителям предложили показ традиционной одежды: зрелище, радующее глаз обилием ярких цветов и необычностью узоров. Еще накануне во время концерта я обратила внимание, что все женщины-африканки одеваются очень ярко и броско не только, когда надо изобразить «африканский дух», но и просто в обычной жизни. Но пестрота подиума, конечно, была в разы выше. Сами модели одежды, в основном, представляют собой прямоугольное полотно с дырками для рук и головы или же без дырок, просто обмотанное вокруг тела. Удобно, им не приходится мучиться, выбирая нужный размер, убеждать себя, что 46-ой еще вполне натягивается (понимая в глубине души, что это давно уже не так), и живут они счастливо, не страдая всякими дурацкими комплексами из-за пары каких-то там цифр. Кстати сказать, объемы девушек такие, что не всякому XXL обхватить.

часть показа

Сразу подумалось, что же они едят? А организаторы – как знали! – «просим вас, - говорят, - гости дорогие, пройти на дегустацию ангольской еды». Народ идею воспринял радостно и помчался к шведскому столу, на бегу сметая со столиков сувениры с флажком Анголы. И хотя еды было очень много, экспертов по дегустированию оказалось гораздо больше (поправка: настоящих экспертов было полтора человека, а остальные перепутали «дегустацию» с «набить брюхо задарма» и в размере порций себя не ограничивали). В результате нам, не имеющим навыка активно работать локтями в местах, где что-то бесплатно дают, практически ничего не досталось, и секретную диету африканских толстушечек я так и не узнала.

Но это вовсе не испортило нам приятный полдень. Вино красное почему-то спросом особо не пользовалось и было в избытке, и музыка звучала прекрасная, ди-джейские миксы с африканскими мотивами. Отправившись выяснять, как называется то, что звучит, и где его можно взять, я в итоге познакомилась с ведущим фестиваля, а тот представил мне ди-джея этих треков, и еще нескольких девушек-негритянок из разных делегаций. Тут же завязалась англо-испано-французская (вино значительно облегчает подобные лингвистические экзерсисы) беседа на тему «Как мы, девушки из Конго, Анголы, Панамы и России, оказались в одно и то же время в одной и той же точке Мексики». Вот ведь как оно бывает...

Сильвия, моя свекровь, и Роза из Конго

В общем, ура дружбе народов, культурному обмену и почетанию традиций.